elena_mikhaylenko | Entries tagged with генис

Считается, что современная западная живопись началась с Джотто. В Падуе есть Капелла Скровеньи, где выставлены фрески Джотто. Кстати, когда китайцам их показали и сказали, что так началась наша живопись, они сказали: нет, так она кончилась. Иконы им нравились, а реализм Джотто они посчитали пошлым.

А.Генис

– В книге «Довлатов и окрестности» вы говорили, что Довлатова любят в основном рослые славистки. Вот интересно: почему?

– Я написал, что Довлатова любят рослые славистки, потому что именно такая славистка полюбила Довлатова в Японии. Это была девушка ростом под метр восемьдесят, что для японки, сами понимаете, много. Она никак не могла найти себе мужа – сложно найти такого же рослого японца. Я ей посоветовал поискать в России. Она поверила мне и привезла из Рязани – города, где я родился, между прочим, – высокого белобрысого парня, который не понимал ни слова по-японски. Они поженились, и она попросила меня произнести речь на их свадьбе по телефону.

Брак оказался чрезвычайно счастливым, тем более, что она была из богатой семьи. Они открыли в Токио магазин русских сувениров. И вот огромный белобрысый рязанский парень сидит в кимоно и продает матрешки в Токио. Он прижился там великолепно, говорит на прекрасном японском языке. У них дети пошли – белобрысые и косоглазые, просто прелесть... И всё это потому, что в книге “Довлатов и окрестности” я написал фразу про рослых слависток. Я счастлив, что внес лепту в японскую демографию.

Остальное здесь

Если взять кота и раскормить его, как это случилось с моим Геродотом, в «котяру», то он станет существенно больше — и еще лучше. «Водяра» — крепче водки и ближе к сердцу. «Сучара» топчется на границе между хвалой и бранью. Одно тут не исключает другого, так как в этом суффиксе слышится невольное уважение..

— «Умником», — тонко заметил Михаил Эпштейн, — мы называем дурака, а «умницей» — умного, в том числе — мужчину.

Чужой язык кажется логичным, потому что ты учишь его грамматику. Свой — загадка, потому что ты его знаешь, не изучив. Что позволяет и что не позволяет русский язык, определяет цензор, который сторожевым псом сидит в мозгу — все понимает, но сказать не может, тем паче — объяснить.

.. на своем языке — каждая фраза, слово, даже звук («ы!») окружены плотным контекстом, большую часть которого мы не способны втолковать чужеземцу, поскольку сами воспринимаем сказанное автоматически, впитывая смысл, словно тепло.

А.Генис. "Уроки чтения. Камасутра книжника". Фрагмент.

остальное здесь

Наткнулась почти случайно. Фантастическое удовольствие читать его, о чем бы он ни писал. Не могу не выложить.

<Фрагмент из "Зеркала мира">

<...> Каждый сад обладает своей тайной. В древности ученые путешествовали по Китаю, разгадывая секрет того или иного прославленного сада. Его образная и философская емкость напоминает об иероглифах — они не столько раскрывают понятие, сколько указывают направление, в котором следует искать его смысл. Китайский сад — поэтическая задача, философский ребус, требующий мудрого прочтения. Чтобы понять его потаенный сюжет, нужно знать структуру садового языка, состоящего из семи главных элементов.

Первый из них — стена сада. Чуть выше человеческого роста, она повторяет изгибы местности. Будто вырастая из самой земли, прихотливая и изменчивая, как все природное, она то и дело теряет себя в декоративных завитушках. Цвет стены всегда белый. В лунную ночь на ней, как на экране, разыгрывается танец теней, отброшенных побегами бамбука. По обычаю на белой штукатурке ученые гости оставляли на память хозяевам образцы своего каллиграфического и поэтического искусства.

( Read more... )

отсюда

Спасибо за наводку

philologist

Мир Винни Пуха – Эдем, а Кристофер Робин живет в нем Адамом. Он называет зверей, радуется их явлению и не нуждается в Еве, ибо теология Милна не знает греха и соблазна, а значит, не нуждается в оправдании зла – его здесь просто нет.

"Алиса" – по сравнению с "Винни Пухом" – сплошное memento mori. Здесь съедают доверчивых устриц, пришедших послушать про "королей и капусту", здесь макают соню в чайник, здесь всем обещают отрубить голову.

( Полный текст статьи )

А.Генис

В любимой и бессмертной "Книге джунглей" колониальная история сгущена до мифа и упрощена до сказки. Человеческий детеныш заброшен в мир его меньших братьев. Лишенный клыков, зубов, хвоста и шерсти, он улыбается волкам, потому что ничего не боится. Даже голый, как лягушка, от которой он получил свое имя, Маугли – венец творения. Он стоит буйвола, заплаченного Багирой, ибо за ним – великое будущее подлинного хозяина джунглей [..].

..Маугли каждому встречному говорит "мы одной крови", но это – не правда. Сам он по Киплингу принадлежит к высшей – человеческой – расе, поэтому ни один зверь не может вынести человеческого взгляда. Придя, как англичане, в чужой мир, Маугли покорил его именно так, как мечтал Киплинг: умом и лаской. Уважая прежний порядок, Маугли подмял его под себя, заменив вожака волчьей стаи. Благодаря ему старое и новое в джунглях слилось в гармонию..

А.Генис

остальное здесь

В голову не приходило смотреть на сказку под таким углом зрения. И не настолько хорошо помню текст и контекст, чтобы согласиться или выбросить из головы.

.. Вот тут-то мне и пришел на память роман Сорокина "Голубое сало". Как помнят его горячие поклонники и уж тем более – разгневанные критики, "голубое сало" – это загадочная квинтэссенция литературного процесса. Ее получают из тел писателей-клонов, которых зловещие генетики в погонах специально для этой цели выращивают в особом питомнике. Таким образом, в сорокинском кошмаре русская литература оказывается последним полезным ископаемым развалившейся империи. Важно заметить, что придуманные писателем инвалиды российской словесности не играют никакой роли в сюжете. Они – отход производства. Сорокин своим романом говорит: то, что двести лет казалось нам целью – великая русская литература, на самом деле – лишь средство, только непонятно чего.

Теперь понятно: из классиков давят сало, чтобы смазать им буксующий "Русский мир". Конечно, для этого – как, собственно, и писал Сорокин – их надо препарировать, превратив язвительного Лермонтова ("Прощай, немытая Россия") в горячего патриота, вольнодумца Пушкина ("Гаврилиада") – в православного пиита, а подвергнутого анафеме "толстовца" Толстого – в прямолинейного державника, защищающего, а не осуждающего, как в "Хаджи-Мурате", имперскую войну. Возрожденные таким образом классики напоминают самих себя не больше, чем зомби живых людей: сходство – отдаленное, ужас – бесспорный...

А.Генис

остальное здесь

Смех универсален, юмор национален. Первый принадлежит цивилизации, второй – укоренен в культуре. Немого Чаплина понимают все, чужому юмору надо учиться, как иностранному языку. При этом "избирательное сродство" культур иногда облегчает задачу, а иногда делает ее невыполнимой. Дорожа, например, всем японским, я так и не понял, что может быть смешного в харакири, которым часто заканчиваются тут классические анекдоты. Зато мне удалось настолько полюбить дидактичный и пресный китайский юмор, что изречения его великого мастера Чжуан-цзы я, как школьница, выписываю в тетрадку и привожу при каждом удобном случае. Скажем – так: "Самого усердного пса первым сажают на цепь".

А.Генис

остальное здесь

Явление первых американцев вызывало ужас у японцев. Одни верили, что иностранцы едят детей, другие считали, что расходящиеся фалды фраков нужны европейцам, чтобы поместился хвост.

Однако всего через несколько лет после начавшей вестернизацию революции Мэйдзи японцы сами надели чужую одежду. Труднее всего расставались с привычками оставшиеся без работы самураи. Иногда они нанимались кондукторами в трамваи, где им поначалу разрешали носить мечи.

А.Генис

остальное здесь

Не знала. Вот где крушение мира, по сравнению с которым европейские переживания времен Belle Epoque на тему "все боги умерли" — трагедия барышни, набравшей пару лишних килограммов.