elena_mikhaylenko

Возносится павлин пушистой лепотой,
Но мерзость ног узрев, гнушается собой.

Это откуда-то из нашего XVIII века, из эмблематического сборника. Чье — так и осталось непонятным; возможно, анонимное. Гугл этих слов не знает, а я зато теперь знаю. Чего я повизгиваю от радости? А вот. Лично для меня это скучные времена русской литературы. Сумароков там с Тредиаковским, косноязычное плетение словес. Французский XVIII век — изящный и остроумный, наш — тяжеловесный и неповоротливый (да не выковыряют мне глазки спецы). Единственная жемчужина — чеканное ломоносовское "Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне дна". И тут эта пушистая лепота! Тяжеловатая, но смешная же, даже где-то абсурдистская. Правда, я опять не понимаю, смешно только мне или автору тоже было весело. В общем, день прошел не зря. Спасибо студенческой конференции.

Меня тут второкурсники спросили после вводной лекции по романтизму: а что, романтики с их максимализмом, вечной фрустрацией и любовью к красивым жестам сами не осознавали своей духовной незрелости, подросткового комплекса? Образованные же вроде люди были, хоть и молодые. Сошлись на том, что изнутри ситуации невозможно объективно оценить ее, а выйти из своей эпохи весьма затруднительно. И надо же мне было наткнуться чуть ли не в тот же день на "Дамское счастье" Золя.. А там:

Мысль сделаться его любовницей внушала ей ужас, тот безумный ужас, который охватывает женщину при приближении самца.

Обожемой. Вот от кого не ожидала. Повеяло Заратустрой (угу, женщина и плетка), Стринбергом с его антидамскими истериками, стадами фам фаталей из belle epoque. И ведь в отличие от романтиков вполне себе взрослые камрады. Но эти субтильные интеллектуалы с тросточками и аффектированные эмансипе, кажется, всерьез видели себя рычащими тарзанами, из которых брутальность так и прет, и демоническими женщинами. Вот где игры! Культура в отличие от человека, взрослеющего один раз и необратимо, может ходить кругами — от детства к зрелости и обратно. XIX век в этом смысле образцовый: после экзальтированной романтической юности он посмеялся над собой устами взрослых — Гофмана, Стендаля, Флобера, но к своему окончанию снова вернулся к демонстративным подростковым играм декаданса, как будто забыв, насколько смешна любая аффектация. Сплошное ИМХО, само собой.

В мире Гомера дураков нет как класса. Оно и понятно: героический эпос. Дураки то ли в кадр не попадают, то ли просто не родятся в век героев. Тем неожиданнее было встретить одного на все две поэмы — Ельпенора в "Одиссее". Прекрасная возможность увидеть, как будет звучать слово "дурак" в переложении на высокий эпический лад. Солидно, осанисто и ... невероятно смешно. Именно потому и смешно, что дураки с гекзаметром всерьез ужиться не могут. Вот оно:

нещедро умом от богов одаренный (пер.В.Жуковского, песнь X).

Внимание, вопрос: было ли Жуковскому так же смешно, как мне? Ловлю себя на том, что не знаю, насколько наш юный литературный восемнадцатый век понимал толк в смешном. Соответственно, не могу понять: соединение высокого и низкого стилистических регистров — распознавалось ли оно как источник комического эффекта? Заинтригована настолько, что при первом же удобном случае попытаю наших спецов.

Для полноты картины: у Вересаева скучное "умом средь других выдававшийся мало".

Одна из вещей, за которые я люблю классику вообще и Гомера в частности: при каждом перечитывании натыкаешься на детали, не замеченные раньше. На этот раз, слегка одурев, обнаружила в "Илиаде", что Гефесту в его умном доме, оборудованном по последнему слову магической олимпийской техники, прислуживают то ли роботы, то ли киборги, изготовленные очумелыми ручками своими руками:

(пер. В.В.Вересаева, XVIII, 417-420)

И чуть раньше в этом же эпизоде мы застаем его потеющим над серьезным и нужным делом:

(пер. В.В.Вересаева, XVIII, 373-377)

Если взять кота и раскормить его, как это случилось с моим Геродотом, в «котяру», то он станет существенно больше — и еще лучше. «Водяра» — крепче водки и ближе к сердцу. «Сучара» топчется на границе между хвалой и бранью. Одно тут не исключает другого, так как в этом суффиксе слышится невольное уважение..

— «Умником», — тонко заметил Михаил Эпштейн, — мы называем дурака, а «умницей» — умного, в том числе — мужчину.

Чужой язык кажется логичным, потому что ты учишь его грамматику. Свой — загадка, потому что ты его знаешь, не изучив. Что позволяет и что не позволяет русский язык, определяет цензор, который сторожевым псом сидит в мозгу — все понимает, но сказать не может, тем паче — объяснить.

.. на своем языке — каждая фраза, слово, даже звук («ы!») окружены плотным контекстом, большую часть которого мы не способны втолковать чужеземцу, поскольку сами воспринимаем сказанное автоматически, впитывая смысл, словно тепло.

 А.Генис. "Уроки чтения. Камасутра книжника". Фрагмент.

остальное здесь

Читаю статью Анненского об Оресте. Скан из книжки рубежа веков с чьими-то чернильными галочками на полях. Анненский писал для нормальных образованных людей, владеющих древнегреческим. Поэтому цитаты из Эсхила и Софокла он не переводил и от себя еще иногда вставлял греческие словечки за неимением русских аналогов. Заметно чаще других натыкаюсь на πάθος (угу, потому что буквы знакомые) и параллельно на кириллическое паѳос. Заинтригована и лезу искать смысловые различия, а иначе зачем бы Анненскому оба слова. Древнегреческий онлайн-словарь выдает кучу значений, и только одно из них — далеко не первое — "страсть, волнение, аффект". А среди основных — "испытание, страдание, беда". В общем, ложный друг переводчика. И понятно, почему Анненский использовал греческое слово — русского аналога, совмещающего все эти значения в одном слове, действительно нет.

Но интрига не исчерпана. Цитирую: Трагедия же показывает нам, что после убийства Орест имел долгий πάθος, и что результатом этого πάθος был μάθος. Если честно, не сразу разглядела, что это два разных слова, и зависла на какое-то время. Когда наконец разглядела, полезла в тот же словарь, а там: μάθος — "опыт, знание, мудрость". Охх. Мозгами я понимаю, что простое созвучие слов ничего не означает и не объясняет. Ну там "rose-nose", "борода-города" и пр. Но как же мне хочется думать, что у греков эти два слова отражались друг в друге и друг друга подразумевали. Потому что ну вот же оно —


Все мы где-то ослики Иа, освоившие знаменитую и могучую букву "А". Очень вероятно, что я тоже ломилась в открытую дверь. Вот только не знаю, у кого спросить, как оно там на самом деле.